Многие предыдущие статьи о протестном движении были подступами к статье, название которой я выбрал уже год назад — Буза, и посвященной итогам протестных выступлений, названных некоторыми их восторженными участниками "Антикриминальной революцией", датировав ее начало 5 декабря 2011 года и даже назвав в честь этого события одну из радикально-демократических партий. Однако летние события убедили меня в том, что общие итоги подводить рано. Поэтому вместо итоговой статьи я выпустил обойму материалов, посвященных разным аспектам действий оппозиции. Иногда отвлекаясь на национальную, религиозно-философскую и внешнеполитическую темы. Итоги московских выборов утешили меня, уже решившего убедиться в крахе моей теоретической модели, требовавшей разрастания, а не увядания движения протеста.
Но сперва реплика на недавние статьи Гарри Каспарова. В одной недавней статье он требует обеспечить России культурную гомогенность (о ней дальше), а в другой - четко дал понять, что не выборы меняют режим, но смена режима обеспечивает (в теории) проведение свободных и честных выборов, достойных этого слова. Общее мое стремление противоречить авторитетам однако и здесь заставляет возразить.
Мировой опыт свидетельствует, что партия (движение), выступающая против системы, в самых неблагоприятных условиях (политические преследования, травля в СМИ и в церковных проповедях, отсутствие финансирования и прочее), только лишь используя мирные политические и социальные акции и участвуя в выборах, начиная с низшего уровня, где-то за четверть века способны войти в истеблишмент (подтянуть к себе интеллектуалов и создать парламентскую фракцию), а затем и стать весомым фактором политики, кардинальным образом изменив общественные устои. Это история западного социалистического (социал-демократического) движений и его американского аналога — левого популизма. Тем же путем шла западногерманская социал-демократия, еще в начале 60-х находившая в такой же резкой оппозиции, как сейчас "несогласные".
Поэтому, идя таким путем, Алексей Навальный может через 10 лет рассчитывать на парламентское кресло, а еще через 10, чем черт не шутит, и на премьерское. Чем он хуже, например, какого-нибудь Дэвида Ллойд-Джорджа или Теодора Рузвельта (дядя Франклина)?
Но у России нет этих двадцати лет.
Гарри Каспаров, находясь в безопасном далеке, не назвал путей избавления от системы путинизма. Я, находясь под недремлющим оком прокуратуры, ФСБ и Центра противодействия экстремизму, все-таки рискну это сделать, со всем моим любимым отсылом к опыту всемирной истории.
Итак, мир знает — кроме выборов-восстания (как в 1991, когда никарагуанцы, старательно скрывая перед выборами свои истинные настроения, на два десятилетия избавились от революционного марксиста Д.Ортеги) — три сравнительно мирных способов "демонтажа режима". Грандиозные манифестации. Политическая стачка (забастовка с занятием предприятий). Бескровный переворот "прогрессивных офицеров" (например, португальская Революция Гвоздик в апреле 1974).
Все это происходило в странах, убедившихся, что социальный некроз при старом режиме уже смертельно опасен для общества, и что у государства не существует запаса прочности на пару десятилетий плавной демократической эволюции. Даже столыпинский вариант опровергает теории имманентной эволюции.
Казалось бы, Освободительное движение 1905-06 годов (как называли современники Первую русскую революцию), пустив либеральную и радикальную интеллигенцию и бизнес в политику, да что там, просто создав в России публичную политику, и вынудив царя на широкие рыночные и социальные реформы, создало задел для двадцатилетнего перехода к "великой России". Но, не тут-то было. Как только у государя проходит страх перед революцией, он сперва чуть не дает втянуть страну в войну с Австро-Венгрией (а значит и с Германией) из-за сербских претензий на Боснию-Герцеговину. Затем при преступной халатности охраны убивают Столыпина, затем инспирируют изуверски-средневековое дело Бейлиса, сворачивают аграрную реформу, провоцируют Сербию начать войну с Османской империей, чем раскочегаривают Балканы, а затем позволяют втянуть совершенно неподготовленную Россию в мировую войну…
Весь этот "славный путь" был проделан царизмом именно потому, что его избавили от "великих потрясений", т.е. от непрерывного давления гражданского общества на власть.
Тем, кто нетерпеливо выкрикнет, что "хорошо же давление — непрерывная стрельба по губернаторам и полицмейстерам", отвечу — это довольно естественное проявление гражданского активизма в государстве, где политическую стабилизацию пытаются обеспечить еврейскими и армянскими погромами.
Но теперь перенесемся обратно в наши дни. Когда в июне Собянина толкнули на мэрские выборы, то смысл этого был явно не в том, чтобы через два года избавиться от дамоклова меча в виде Прохорова, но чтобы прихлопнуть протестное движение окончательно, проведя своеобразный референдум о доверии режиму. И получили столичный плебисцит за революцию. Две трети совершеннолетних москвичей отказались вообще легитимировать власть участием в выборах. 40% от явившейся трети — проголосовала за кандидатов, выступающих против режима — за Навального, профессора Мельникова и Митрохина. Из этого числа — опять-таки две трети за кандидата, явно идущего в поход за скальпом путинизма.
Этот опыт показал, что именно оппортунистическая тактика, явно нарушающая каноны демократического фундаментализма, а именно — согласие на явно неравноправное участие в выборах, согласие принять в подарок муниципальные подписи и прочие огрехи — и проложила путь к победе. Это произошло именно потому, что она сопровождалась последовательно радикальной стратегией — явным и недвусмысленным объявлением войны системе. Теперь Кремль знает — 640 тысяч москвичей мечтают "прибить свой щит к его вратам", но нет и 40 тысяч (не из числа силовиков), готовых его защитить.
Тысячи пылающих энтузиазмом 1990 года волонтеров Навального просто не могут себе представить другой агитации, кроме предвыборной и иной ее формы, кроме как рекламы в системе сетевого маркетинга. Но отлично знакомы с искусством пролезать между параграфами законов и инструкций.
Поэтому мобилизовать массовую поддержку Навальный мог только, согласившись на участие в выборах. Поэтому политические и идеологические компромиссы Навального и его сторонников, которые повергли в такое отчаяние Андрея Илларионова, были восприняты ими как необходимая хитрость в борьбе с коварной бюрократией.
Нет никакой возможности компромисса, о котором взывают все вокруг, между "людьми вертикали" (правящей номенклатурой) и "людьми горизонтали" (родившемся российским третьим сословием, или, если угодно, средним классом). И не из-за кровожадности оппозиции, а из-за того, что даже частичная реализация программы среднего класса — более-менее честные выборы, независимый суд, свобода слова и собраний, открытая политическая конкуренция означает неизбежное уничтожение "партии власти" и созданной ей системы институализированного казнокрадства в принципе. Так свобода слова и мелкая частная собственность уничтожили коммунизм. Так буржуазный парламентаризм уничтожил автократический монархизм.
Произошедшее летом подтвердило мою теорию "пожара на торфяниках" — революционное (протестное) движение развивается последовательным подключением все новых социальных групп, при этом перед каждым новым подъемом создается иллюзия полной ликвидации "пожарной опасности".
Бунт столичного среднего класса, начавшийся вечером 18 июля выходом демонстрантов на Моховую и к Охотному ряду и достигший первой кульминации в голосовании 8 сентября и в митинге победы на Болотной вечером следующего дня — это уже третий слой протеста.
Первым был интеллигентский поход в наблюдатели в ноябре 2011 и зимние протесты. Убедившись, что добропорядочным и креативно-изысканным моральным давлением власть невозможно заставить ни устыдиться, ни отпустить политзаключенных, ни отменить результаты мошеннических выборов, очень многие либеральные попутчики, отошли от протестного движения, приговаривая традиционную интеллигентскую мантру: наше время не пришло, надо приготовиться ждать еще 10-15 лет.
Вторым был совместный порыв стихийно возникшего союза левых интернационалистов и радикальных демократов леволиберального толка. Его кульминацией стали события 6 мая 2012 года на Болотной и провозглашение 12 июня 2012 года требований Мирной Антикриминальной революции, сводившиеся уже к полной ликвидации путинизма. Этот союз был оформлен созданием Координационного совета оппозиции, но затем фактически разорван, когда либералы предпочли сгруппироваться вокруг Навального.
С этого момента начался третий этап. Его отличительными свойствами стали — сугубо столичная локализация, принципиальная внеинтеллигентность и переход либералов в протестном движении от формального альянса с левыми к неформальному альянсу с правыми (национал-демократами). Протестное движение осознало себя как движение русских европейцев — против азиатско-деспотической власти. Ошибочная, с моей точки зрения, идентификация византийской цивилизационной компоненты внутри Русской цивилизации как компоненты евразийской, вызвал обостренное переживание чуждости кавказцев и азиатов-мусульман. Возник феномен столичной мигрантофобской истерии.
Протестное движение оформилось как антимигрантское, антибюрократическое правопопулистское европейское движение. По стилю это более всего напоминает борьбу восточноевропейских антикоммунистов с советским влиянием в 70-80 годах.
Либеральная интеллигенция, который раз став запалом революционного брожения, вторично — после 1991 года — осознала свою непригодность и ненужность в поднятом общественном движении. Двадцать лет назад антикоммунистическая и антиимперская интеллигенция, трагически осознав, что она стремглав утратила роль общественного гегемона, которая была перехвачен мафией, "новыми русскими" и новой бюрократией, утешила себя поддержкой реформ Гайдара. Сейчас либеральная интеллигенция, осознав, что благородное протестное движение стремительно превращается в кликушеский мелкобуржуазный популизм с изрядной долей вульгарного расизма, не нашла в себе силы ни на что, кроме коллективного политического самоубийства в форме благословения Навального.
Здесь я вынужден напомнить про еще одну статью Каспарова, там, где он во имя социокультурной гомогенности, необходимой для должной консолидации русской политической нации, требует принудительной ассимиляции мусульман и кавказцев. Здесь, опять-таки по моему субъективному усмотрению, содержится явное противоречие со стремлением демонтировать режим. Очевидно, что кавказцы (не из числа коррумпированных привилегированных группировок) и мусульмане относятся к числу наиболее бесправного населения.
Но вместо использования такой неимоверно мощной потенциальной энергии протеста против системы, их буквально загоняют в ряды защитников режима, превращая "Единую Россию" в партию этнократической номенклатуры в национальных республиках.
Стала совершенно ясен теоретический просчет Михаила Делягина, бившего тревогу, что новая революция станет "оранжево-зеленой" - альянсом радикальных либералов-западников и исламского активизма.
Экономист исходил из опыта антиимперского порыва в России 1990-91 годов, когда демократы создали победоносный союз столичных либералов и антисоветских сепаратистов. Но новый, завершающий этап распада империи характеризуется уже не совместной атакой оппозиций на имперский центр, но выламыванием русской этнонации из кольца провинций-колоний. Для справки — по древнеримски "федерация" — это принудительный союз племен.
Столичный характер протестного движения привел и к отвратительному снобизму в отношении людей, социально зависимых от государства, и от нестоличного большинства жителей страны.
Тот же многократно поминаемый мною мировой опыт учит, что антиавторитарные антикоррупционные движения побеждали только тогда, когда либералы и левые объединялись. В классических случаях либо левые (даже Мао, или Кастро) выдвигали на первых порах общедемократическую, центристскую программу, привлекательную для низшего среднего класса, либо либералы обещали широкие социальные реформы, прежде всего аграрную (землю тем, кто ее обрабатывает). В нашем случае все произошло традиционно - "по особому русскому пути". Поскольку народ твердо воспитан в патерналистском духе и вместо свободных профсоюзов и прав трудовых коллективов жаждет лишь увеличения бюджетных зарплат, пенсий и пособий, то обеспечить симпатии малообеспеченных слоев оказалось несложно — обещая необычайную бюджетную щедрость за счет борьбы с коррупцией и якобы совершенно грандиозного казнокрадства.
Поэтому либерально-левый альянс сложился неформально — за счет того, что в возникшем как по волшебству навальнеанстве произошел синтез чаяний всех трех основных направлений протестного движения.
Неосталинистская (играющая у нас роль исторически левой) идея наладить экономику с помощью беспощадной борьбы с коррумпированными чиновниками и приближенными к власти богачами соединилась с традиционно либеральной программой — насадить кругом гражданский контроль, и честные суды и честные выборы. А общим знаменателем в этом уравнении стала ультраправая идея общественного обновления через борьбу с "чужаками".
Таким парадоксальным доктринальным синтезом Навальный напоминает не только Ельцина, но и Солженицына. Либералы вычитывали в интонациях Ельцина друга рынка и многопартийности. Простые люди — верили в ликвидацию номенклатурных дачи и распределителей. Почвенная интеллигенция — бульдозер русского национального возрождения, сметающий остатки большевистского эксперимента. Западническая интеллигенция — добросовестного советского интернационалиста. Каждый слышал то, что хотел. При этом формально никто не был обманут.
Еще удивительней сходство Навального с Солженицыным. При безусловном личном мужестве, точно также поток напыщенных банальностей воспринимается как откровение, при этом, каждое следующее выступление слышится еще более гениальным. Убогие и отчасти людоедские исторические и философские взгляды, типа сожаления об отсутствия в царской армии политического сыска, ненависти к городской сытости (речь идет об осени 1916) и проклятий ренессансным ценностям, как богоборческим. Все это либо странно не замечалось, либо оправдывалось и превозносилось как спасительное слово мудрости.
Но от лидера рассерженных горожан, вернемся к ним самим. Итак, мы получили мощное движение московского нового среднего класса.
Двадцать лет назад либералы были убеждены, что рынок вырастит слой, объективно поддерживающий и развивающий демократические институты. Роковой ошибкой честных либералов оказалось то, что они не смогли предугадать паразитарного по своей природе энергетически-экспортного капитализма.
Бизнес рос под потоком нефтедолларов и газоевро — под попечением сильной власти, торжествовал принцип Муссолини: ешь — и молчи. Поэтому вместо оплота демократии зарождающийся средний класс превратился в оплот самого махрового провинциального авторитаризма. Но затем, после "семи тучных лет" разразился финансовый кризис, спровоцированный словами Путина о "посылке доктора" к одному из крупных предпринимателей, посмевших не придти к нему на встречу. Этот локальный кризис "перегрева" уже буквально через пару месяцев растворился в океане кризиса мирового. Пять лет назад я прикидывал, как демократия получит новый шанс, когда консолидируется средний класс уже из числа победителей кризиса, из людей, почувствовавших свою силу и волю, так сказать, из ветеранов, вернувшихся из успешного похода. И этот новый, уже не паразитарный средний класс рванул на Болотную 10 декабря 2011 года.
Эти новые люди имели огромное преимущество — они не были связаны с традицией либеральной интеллигенции, всю пропитанную горьким опытом поражений и разочарований. Но это преимущество "сердитых горожан" избавило их и от бремени интеллигентских добродетелей.
Когда два года назад я пытался типизировать череду русских революций, то у меня получалось, что гипотетическая антипутинская революция — Пятая по счету, будет короткой, наступательной, т.е. заключаться в требовании ликвидации режима, а не в защите завоеваний реформ, как это было при Второй (март-ноябрь 1917) и Четвертой (март 1989 —декабрь 1993) русских революциях. В отличие от предыдущей революции, Пятая должна была завершиться на условиях власти. С этой точки зрения, если о события 5 декабря 2011 года можно говорить как о революционных, то Пятая революция завершилась разгоном ОкупайАбая в середине мая 2012. Ее итогом стало беспрецедентное ужесточение законодательства, и новые два десятка политзаключенных.
И еще — регистрация десятков партий и восстановленные губернаторские выборы. Строго по шуточной формуле царского манифеста 17(30) октября 1905, которую привел Маяковский: "Царь испугался, издал манифест — мертвым свободу, живых под арест". Чтобы не впадать в общественно-политический пессимизм, я напоминал себе про парижский май 1968 года, где все вообще кончилось за месяц, но потом пошло гулять по всему Западу, и завершилось радикальным обновлением и принципов западного общества, и структуры западного истеблишмента. Для таких феноменов я даже изобрел термин полуреволюции. Побузили и успокоились. А потом выведенный из равновесия социум выстроит новую конфигурацию.
Но приведенный мною тяжеловесный пример из истории краха стратегии Столыпина, кажется, вполне убедительно доказывает всю степень риска полагаться исключительно на спонтанную либеральную эволюцию государства, после испытанного им революционной встряски.
Счесть события зимы-весны 2011-12 годов "генеральной репетицией" грядущей антипутинской революции также нельзя, поскольку этот этап уже был реализован в 2007-2010 годах в виде движения "несогласных", переросшего в "Стратегию-31". Поэтому для себя я считаю прошлогодние протесты прологом непрерывно приближающегося революционного взрыва. Все три возможные мирные формы которой я перечислил выше. Что же до выборов, то они стали хорошим смотром сил, кузницей кадров и отменным идеологическим полигонов. Образцово-показательные маневры. И еще — общественному движению для нормального развития и роста обязательно нужны успехи. Они — настоящие витамины. 8 сентября антипутинская революция поглощала их столовой ложкой.
